Gereford

ПРИКОСНОВЕНИЕ К ВОЙНЕ

В той битве в составе народного ополчения принял участие будущий драматург – Виктор Сергеевич Розов. В воспоминаниях он назовет свой краткий фронтовой опыт лишь «прикосновением к
войне».
– Война застала Театр революции, в котором я работал, в Кисловодске. Утром рано что-то почувствовалось в воздухе: молва идет быстрее электромагнитных волн... Мы, молодежь, восприняли начало войны парадоксально: пришли в какое-то странное возбужденное состояние – увидим настоящую войну! И большой компанией побежали в парк, взяли в беседке на наши скромные деньги мороженое, бутылку шампанского и выпили за будущую победу.
Гастроли наши закончились, нас посадили в вагоны, и на пятый день мы добрались до Москвы.
Я сразу для себя решил: должны быть там, где тяжелее – то есть на фронте. Пошел в военкомат, протягиваю свой военный билет, а мне военный говорит: что ты суешь, у тебя белый билет, тебе не надо. А у меня правый глаз с детства почти не видел. Я сначала ушел, но потом думаю: надо все-таки пробиться на фронт, и пошел в народное ополчение. Нам назначили, когда явиться, никакой военной одежды нам не выдали, и в середине июля мы двинулись на фронт.
Я попал в полковую артиллерию. У нас была пушка 76-миллиметровая, допотопная, конечно. Но зато у каждого было ружье. И это было здорово... Сделали мы орудийный расчет, утрамбовали плоское место лопатами, показали нам, как заряжать, как стрелять... И, наконец, наступил момент, когда немцы подошли к нам вплотную.
Мы стояли на пригорке, а немцы под пригорком. Они осыпали нас снарядами, а мы бросались плашмя на землю, пристраивая на спину винтовку, чтобы если попадет осколок, то хоть хребет не перебьет. Это уже было за Вязьмой, но не очень далеко. Немцы лупили по нам очень сильно. Потом они вышли из леска и двинулись на нас. Это была психическая атака. Мы удивились, как же это они прямо на орудия идут, на нашу пушку. Как мы в них ахнули, так они как миленькие рассыпались, как горох...
Битва эта продолжалась очень долго. А потом началась настоящая кутерьма: потому что они в касках, моторизованные - на мотоциклах, на танках. И крошат нас, и крошат... Тут уже был ад. Если сейчас кто-то говорит, мол, «какой ужас!», то если не бывал на войне, ужаса он не знает. Там в эти дни под Вязьмой я почувствовал этот ужас. Я полз по канаве, в которой кровь лилась рекой.
Это не преувеличение: мой ватник весь был пропитан этой кровью. Дальше мы перебрались в какой-то овраг, окопы уже не рыли, потому что некогда было.
В канаве мы пробыли ночь, а как только стало рассветать, на нас пошли немцы. Наш политрук встал на пенек и сказал так: «Ребята, они железные! Ваша задача бросаться им под ноги и задержать наступление на Москву. Хоть на часы!». И мы, как я теперь считаю, ту задачу выполнили в какой-то степени. Не один наш полк, конечно, не только народное ополчение, но ведь задержали же наступление: в эти короткие сроки, когда враг боролся с нами, подошли танки мурманские и сибирские и защитили Москву. Но наши-то часы были каковы! Пробовали мы отбиваться, отстреливаться, но пушка уже молчала. Вцепившись каждый в свою винтовку, потому что на фронте такой закон был: бросишь винтовку, тебя в медсанбат не возьмут, - мы все вместе пытались прорваться из окружения, в которое попали. Сели в машину, которая нам полагалась. Рядом со мной сидела медсестра, ей осколок попал в лицо. Она повернулась к другой медсестре и спросила: что у меня с лицом? Та ответила: «Красота твоя цела!»
А через минуту я повернулся к ней, а она мертва. И тотчас мне в ногу что-то попало: то ли это была разрывная пуля, то ли осколок – и нога моя отнялась. Вот так в машине я и был ранен.
А потом был подземный госпиталь. Я помню, как в операционной мне вытаскивали осколки, а рядом мой товарищ по батарее Кукушкин сидел на столе и ему вытаскивали осколки изо рта. Картина была страшная, не думаю, что он жив остался.
Потом немцы подошли и к этим подземным госпиталям, и нас на какой-то машине через лес повезли куда-то: оказалось, в Вязьму. Только принесли на носилках в школу, положили, даже поесть ничего не дали, как новая весть: немцы с другой стороны подходят в Вязьму.
Нас снова на машины и - на вокзал. Везли очень долго, я пытался писать маленькие записочки, но получалось только одно слово: боль, боль, боль!
Пока нас везли, поезд часто останавливался из-за бомбежек, и те, кто был ранен в ногу или руку, выскакивали из вагонов и пытались спрятаться в ближайший лесок.
А я был лежачий и видел через огромные распахнутые двери, как лесок, где они пытались спрятаться, взлетает вверх корнями. Из нашей полковой батареи остались в живых двое. Это медсестра Рахиль Хачатурян и я. Остальные все были убиты.
На этом моя фронтовая эпопея закончилась.